Артур Кальмейер
Последние дары
Стихи
РУССКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ
мы уйдём потихоньку, без шума, из стаи.
город нас не замает, топор не достанет.
на стене ли кремлёвской, на крымском мосту ли,
улюлюкать отставшие будут впустую.
растекаться им мыслью по древнему хлеву,
отдавая салют плесневелому хлебу.
мы зароемся в листья, две божьих коровки,
мы сбежим от сапог, от усов и верёвки,
от хоругвей и клятв, от прудов патриарших,
от объятий, салютов, парадов и маршей.
от любвей всенародных, от слёз и политик
ускользнёт незамеченным маленький винтик.
вон в зените звезда. рождество накатило.
к утру будет мороз, с нами крестная сила.
нам лететь над ковылью в далёкое вече,
серой зегзицей красному солнцу навстречу.
тих напев колыбельный,
мир светел и тонок.
на руках у меня
засыпает
ребёнок...
GENESIS 1
И сотворил Бог человека...
- Бытие, 1-27
рождён в стране побед, вождей, химер,
обобществлён и свой, понятно, в доску,
не зная ни Дю Гара, ни Рюноскэ
(народу также чужд был Шарль Бодлер),
ты рос под сенью грязно-желтых труб
родной малаховской теплоцентрали,
где будущего солнечные дали
сияли в лицах временных подруг.
но мыслей вредных, вражеских печать
тебе сулила сызмальства измену:
записан в Книгу Судеб путь до Вены,
а там до Рима лишь рукой подать,
записана и очередь в ОВИР
(тоска по тёте, ссылка на еврейство) –
врождённое семитское злодейство
как способ наконец увидеть мир,
пройдя сквозь очищенье распродаж
убогого затасканного быта,
когда былое по дешёвке сбыто,
оставив только памяти коллаж:
пустых кварталов эхо в феврале,
с протянутой рукой гранитный Ленин,
объятия друзей нетрезвых, тени
на сиротливо стынущей земле,
ночной перрон, кондуктор и топтун,
мешки, авоськи, сумки, чемоданы,
свисток, граница – и чужие страны,
как лики странных марсианских лун,
биенье ветра, фильтры красных век,
и вдруг – для вздоха воздуха так мало! –
в хрустальном лоне венского вокзала
возник дрожащий, мокрый Человек...
АНДРЕЕВСКИЙ СПУСК
Крестами прочерков – богомольный, старинный град
Где крутит листьями, трачен молью, враг листопад
Под дребезжанье колёс, булыги, кухонных дрязг
Киряют старые забулдыги, рыгают в грязь
Костры из листьев, дым над оградой к реке плывёт
Осенний воздух – хрусталь прохладный и чаек лёд
За колокольней, за синевою – пролёт мостов
Днепровской далью манит на волю, полётом снов
Где взгляд знакомых и воспалённых, усталых глаз
Где вслед прохожим кивают клёны, не устыдясь
Того, что было и враз не стало, как ветер сдул
Где было нужно ничтожно мало
Ломоть, бутылка, кусочек сала
Рейс А трамвайчика до вокзала
Где глупо юность моя пропала
Где я уснул
МАРРАН
Продумай всё, не торопясь, марран.
Престол.
Поклоны.
Рясы.
Свечи.
Лица
всех, в череде стоящих поклониться
стигматам,
источающим дурман.
Калитка в Гефсиманский сад,
тропа,
а с неба дождь, как манная крупа,
и ангельские трели топора.
Пора решать вопрос судьбы и быта.
Калитка в преисподнюю открыта.
Обедня,
покаяние бандита,
и инквизитору давно домой пора.
Служенье,
покаянье.
оговор
и тиражи, достойные Главлита.
Духовный поиск веры. Ты не вор.
Как глупо было, в самом деле, Еве
заботиться о знании, о древе,
о змее и об этой самой плеве:
сожрали плод - и кончен разговор.
Витрины перепачканы елеем,
и вроде не был никогда евреем.
Святой отец всему тебя обучит.
Сан-Педро.
Буратино.
Небо.
Ключик...
ОБЕТОВАННАЯ
Сорвался хамсин, беспощадный загадочный зверь
Всадники армагеддона сеют мельчайший песок
Засыпая глаза колкой пылью пустынь аравийских
Забивая ноздри и горло злобой джинов востока.
Липкий наждак твоей кожи скоро поднимет барханы,
Треснет лепёшкой иссохшей
Прольётся маслом олив
Это святая земля
Обетованная сладость
Пункт назначенья
Конечная станция
Всем выходить из вагонов.
Архангел встречает гостей
Привет, говорит Джебраил
Вы прибыли вовремя, будет диктант
Сто четырнадцать сур
Писать только кровью
Не важно, своей ли, чужой
На красном арабском песке
Торопитесь, у нас ограничено время
Хамсин засыпет песчаным покровом следы
Всех, кто не уложился в регламент.
СТАРАЯ МОСКВА
(из цикла "Вариации на русскую тему")
Московский дворик с вязью лебеды.
Осклизлые ступени на Неглинной,
и, чтоб добавить колору в картину,
железных крыш тоскливые ряды.
Пугливые коты на кирпичах.
В песке окурки – детская площадка.
Щит Чистоты с плакатом о порядке,
с призывами нести деньгу в Госстрах.
Парадный вход закрыт для входа в дом.
Осенний день. Метёт дорожки дворник.
В углу квартирки – Николай Угодник,
и тесто пахнет кислым молоком.
Соседский голос снизу – домино.
Стук палок о ковёр меж корпусами.
Хвост очереди в лавку, за салями,
и шум машин в открытое окно.
Далёкий благовест колоколов.
Грибки, селёдка и картошка в миске.
Неторопливая беседа о прописке
и дружное кивание голов,
и заплетается язык, беззубы рты,
мутны глаза. На пиджачках с плечами
латунь медалек. Не Москва ль за нами?
Нет... старый сон из гиблой немоты...
МАНИЛА
Жарко в Маниле, растопилась солнечная печать.
В клетке у бара, нахóхлившись, - старый и злой попугай.
Жирноватый, зелёный в кружке китайской чай.
Забывай нас, забывай себя, старых друзей забывай.
За бамбуковой занавесью – тугая полýдня слюда,
Разноцветных автомобильчико
в шумная череда.
Дым над кальяном вьётся, булькает в трубке вода.
Ты раздражённо твердишь мне Нет, а я говорю Да.
Ты говоришь, что пора за спиною сжигать мосты.
А за зелёной тряпкой в углу, в отблесках от плиты,
Девушка смотрит, не отрываясь, как горячишься ты,
Тысячи миль от её плиты, от её мечты до твоей мечты.
Девушки редкое имя – слышишь, любовь? – Кимуйóг,
Тысячи миль дорог на её пути, тысячи миль дорог.
Дорог билет в забытье – от плиты, за бамбук, за порог,
В белых людей бессмысленный мир, пусть их прощает Бог.
Кольцами дым кальянный, немилосердный вор.
Древен, нелеп, как брачный контракт, крутится разговор.
Время сотрёт людей и слова, станет забытым спор.
Чайки над Интрамýрос. Дальше – Коррегидóр...
КИСЛЫ СИАМА ПЛОДЫ
Две стороны изрядно потёртой монеты
– любовь и ненависть –
неведомы девам Сиама.
Женщины здесь могут быть сладки, как манго,
но бывают кислее лимона.
Глупый фаранг собирает
кислых плодов урожай
у берега мутной реки,
вдали от дерева Бо.
Люди Запада ищут конфликтов,
привычные к гневу и ссорам.
Они устали от рыхлых блондинок
с глазами осеннего неба
с бледной пупырчатой кожей
и потому
простодушно под этикеткой любви
покупают ласки востока,
трогают пальцем тёмный пушок
узких бёдер девы-тростинки,
заглядывают в раскосую тайну.
Влажный всезнающий рот
обладает секретами,
недоступными подлинной страсти,
это искусство веков,
культура как способ
делать вещи свободно
без вины и пустых обязательств,
в своих интересах.
Деньги тоже нелишни,
и облачко белым слоником
садится на верхушку кокосовой пальмы.
ТРОЯ
Унынье серых скал и паруса фелюг.
Мираж далёких солнц в таинственном просторе.
Пора хилять домой, Ахилл, мой верный друг,
В Ахею, в Рощу Дев - о вечной жизни спорить.
Дались тебе война и грубиян Парис!
Могли б хлебать вино, не трогая Троила.
Что нам до Менелая? Ленка? - Заебись.
За них сам Аполлон. Эквивалент тротила.
Осаде десять лет. Смертельная тоска.
Здесь ни кино, ни баб, одни ряды палаток,
Среди развалин трупы, в пище вкус песка,
И этот странный сон - о гигиене пяток....
ВЕСЕННЕЕ
позабыть о зимних спорах,
осушить вино в амфорах,
под весёлый звон капели
закружить сознанье хмелем,
отыскать кольцо в котомке,
улыбнуться незнакомке,
дрожью тонких женских пальцев
надорвать струну паяца,
тронуть травку мокрой лапкой,
уронить слезу украдкой,
в блёстках рос апрельским утром
избежать смиренномудрых,
задохнуться дымкой вешней,
болью сладостной сердечной,
развязать мешочек с солью,
отпустить стихи на волю.
Обращение к гостям сайта !
