Те, кто не жил в Сухуми, могут этого не понять. В других местах, вероятно, все обстояло иначе, но у нас национальность определяла и характер, и судьбу, и профессию… Дело вовсе не в том, что евреев не любили — у нас в принципе никого не любили: ни абхазов, ни мингрелов, ни армян, ни греков… То есть сами себя они, конечно, любили — абхазы абхазов, мингрелы мингрелов и т.д., но друг друга — ни в коем случае! Все рассказывали друг про друга анекдоты и всякие истории, из которых ясно следовало, что абхазы — ленивые и тупые, мингрелы — наглые, армяне — хитрые, русские — алкаши и нищие, евреи — богатые, умные и изворотливые…
Во всех этих анекдотах и историях ничего обидного ни для кого не было — одна голая правда. Абхазы ленивы и глупы, потому что им незачем стараться — нация титульная, им положено быть во главе, и любой новорожденный абхаз мог твердо рассчитывать на место какого-нибудь начальника. Мингрелы наглые, потому что и они в своем праве — Абхазия всего лишь часть Грузии, а мингрелы — “лучшие из грузин”. Армяне хитрые — у них нет другого способа выжить: земля-то чужая, надо выкручиваться… Русские, привыкшие быть национальным большинством, испытывали стресс, неожиданно оказавшись в явном меньшинстве, и быстро спивались.
Что касается евреев, то у них был свой способ спасаться от всеобщей нелюбви. Евреев было два вида: русские и грузинские. Русские евреи не ходили в синагогу и выбирали себе интеллигентные профессии — они становились врачами, адвокатами, учеными и учителями музыки. Во всем они старались быть лучшими: быстрее всех играли на рояле, решали математические задачи и надежно лечили кариес и ишиас. “Черт с ними, пусть они нас не любят, — думали русские евреи, — зато уважают: мы самые умные и нам есть чем гордиться!”. И они гордились. Они ходили по городу, подняв голову вверх и заложив руки за спину. Дав друг другу обет быть самыми лучшими, они ревниво следили за успехами ближних и дальних. И горе тому, кто не давал повода для общей гордости — позор отступникам!
Грузинские евреи во всем отличались от русских — они ходили в синагогу, тщательно соблюдали все обряды, говорили только по-грузински и презрительно относились к интеллигентным профессиям. Грузинские евреи занимались торговлей и другой коммерцией — открывали, например, подпольные цеха, которыми официально руководили абхазы и мингрелы. Они не хотели быть самыми умными — мелкое тщеславие несолидно! — они стремились к надежному богатству.
Грузинские евреи были очень богаты и ходили по городу с еще более гордым видом, чем евреи русские. К тому же они были гораздо толще и потому прямо лоснились от самодовольства
. Они очень много ели — не оттого, что это была единственная настоящая радость в их жизни, а от постоянного страха за свои богатства: этот страх они заедали и запивали.
Грузинские евреиМоя мама была наполовину русской, наполовину грузинской еврейкой — и эти обе половины ее не удовлетворяли. Она поступила в университет на математическое отделение, но из-за войны его не окончила. Тогда же — во время войны — попала к своим грузинским родственникам и очень быстро возненавидела их образ жизни. “Судьба не дала мне стать русской еврейкой, но грузинской я ни за что не стану!”— решила мама и вышла замуж за крымчака.
Крымчаки — народ особый. Вернее, они вообще не были никаким народом — и отнюдь не из-за своей малочисленност
и. Просто как у народа у крымчаков не было общей идеи. Они не были ни хитрыми, как армяне, ни умными, как евреи. Из всех известных способов избавления от окружающей нелюбви крымчаки выбрали свободу — не общую “цыганскую”, а индивидуальную
. То есть они наплевательски относились не только к жившим вокруг народам, но и к самим себе. Да и внешне они так мало походили друг на друга, что неясно, к какой расе принадлежали: то ли к негроидной — как мы с отцом, то ли к европеоидной — как мой дед, то ли к монголоидной — как моя бабка…
КрымчакиМежду собой крымчаки почти не общались, а если общались, то ссорились. Например, старший брат моего отца — Мура — с незапамятных времен с ним не разговаривал, и причины ссоры никто не помнил. Среди крымчаков подобные отношения были, пожалуй, правилом.
В отличие от всех народов, населяющих наш город, крымчаки никогда не гордились своими достижениями. И не потому, что их совсем не было или же они были незначительны — это еще как посмотреть! Пусть среди них и не было ни Достоевского, ни Эйнштейна, но всеми любимые чебуреки изобрели именно они. И “пинерли”, которое подавалось в кофейнях и ресторанах под именем “аджарские хачапури”, тоже. Однако об этом никто не знал, кроме, конечно, самих крымчаков. А они об этом не распространяли
сь.
Все разговоры разноплеменных компаний в кофейне в конце концов сводились к утверждениям, что Христос, Карл Маркс и художник Модильяни были евреями, Лакоба — абхазом, а Сталин и Шота Руставели — грузинами. Зато евреи едят безвкусную мацу, а грузины — изумительные чохохбили и сациви… В этих спорах крымчаки подтрунивали над всеми и никогда не выступали с заявлениями, что всемирно известный напиток “йогурт” изобрел безымянный крымчак. Им было действительно наплевать на национальные приоритеты.
Почему крымчаки так часто выбирали профессию электрика? Может быть, нравилось нести людям свет и тепло? Но ничего ангельского (равно как и дьявольски-люциферовского) не было в них. Даже национальные ругательства лишены всякого оттенка мистики: никогда не поминалась нечистая сила и не затрагивались темные вопросы пола. Все ругательства связаны с темой испражнений и ничего, кроме немыслимого количества дерьма и мочи, не содержали.
КрымчакиКрымчаки — люди приземленные. И, вероятно, электричеством занимались в силу естественного тяготения всего живого к солнцу и тому, что может его заменить. Впрочем, о тяготении крымчаков к электричеству тоже никто не задумывался и на сам этот факт внимания не обращали. Просто, когда надо было починить проводку, обращались к моему отцу или к его братьям, а о том, что те крымчаки, — не вспоминали. И они занимались электричеством безотносительн
о к национальному призванию.
Принцип личной свободы торжествовал во всем — женились на женщинах любой национальности, ели все, что каждому нравилось, одевались как попало. И больше всего ценили независимость… Вернувшись с войны инвалидом, мой папа повел себя как настоящий крымчак — он не стал ходить к еврейским докторам, а поняв, что спасти его от неподвижности сможет только постоянное движение, сел на велосипед и до самой старости ездил по городу, как неразумный мальчишка. Евреи, которые знали, что папа волею случая теперь к ним принадлежит, недовольно косились в его сторону.
Впрочем, и они скоро осознали, что евреев папа не любил.
* * *
Юный крымчакКогда я родился, к маме явились ее грузинские родственники:
— Какой хорошенький! Надо быстро сделать обрезание.
— Ни за что!
— Ты сошла с ума — вздумала шутить с Богом?! Неужели ты не понимаешь, что своим упрямством ты закрываешь малышу путь к Нему!
— Бог далеко, а вы рядом. Я не буду делать сыну обрезание.
— Ты об этом будешь жалеть… Но если так хочешь нас покинуть, возьми свою долю наследства и ступай с миром.
— Мне не нужны ваши деньги!
Но грузинские евреи — как люди набожные — прекрасно понимали, что нельзя отпускать человека на все четыре стороны с пустыми руками. И они отдали маме ее долю.
Поскольку в этом специфическом случае деньги играли символическую роль, то и сумма оказалась чисто символической. Мама, зараженная идеей символической игры, приобрела на эти деньги пианино “Сакартвело” (что в переводе с грузинского означает “Грузия”) — вещь вполне бесполезную в доме электрика и математика-домохозяйки. Черный ящик стоял в комнате, непроницаемый и загадочный, как священный камень мусульман.
Обрезания мне, конечно, не сделали. Но поскольку наречь ребенка было необходимо, а подходящего обряда не находилось — не крестить же в самом деле! — то решено было меня “звездить”. Содержания этой акции я уже не помню, но точно знаю, что самое активное участие — кроме мамы и папы — в ней приняли папина школьная подруга Аня и ее муж, майор милиции Вася — коренастый, круглолицый и очень жизнерадостный человек.
Так я стал звездным мальчиком и приобрел звездных родителей — тетю Аню и дядю Васю.
Они играли важную роль в моей жизни: у дяди Васи был ветхий “Москвич”, на котором он часто вывозил всех нас за город на пикники, где мы купались, жарили шашлыки и вообще веселились.
СухумиКогда я учился в первом классе, на школу обрушилось модное поветрие — почти весь класс записался в музыкальную школу. И мама с тревогой поинтересовала
сь: “А ты не хочешь учиться играть? Может быть, пойдем запишемся?… Вот и пианино без дела стоит…”.
— Нет, не хочу.
— Ну, хорошо… — облегченно вздохнула мама.
По вечерам, когда родители уходили на берег в кофейню, я присаживался к пианино… И вот однажды — года через два — вернувшись раньше обычного, мама с папой услышали, как я играю нечто бравурное в бетховенском стиле.
— Что это? — испуганно спросила мама.
— Да так… Это я сочинил.
Родители молча переглянулись. Вероятно, в тот момент папа понял, что электрика из меня не получится.
Пусть и с некоторым запозданием, меня ожидала еврейская судьба местечкового вундеркинда. И мама отвела меня в музыкальную школу…
Символический дар маминой родни действовал исподволь, но наверняка.
В четвертом классе я впервые серьезно влюбился в девочку из своего класса. Это была тоненькая изящная грузинская еврейка с пышными черными волосами. Мама, конечно, пришла в ужас и попыталась избавить меня от пагубной страсти с помощью едких сарказмов. Причем объектом нападок выбрала не девочку, а ее предков: “Ты всегда любил животных, но объясни, пожалуйста, почему тебе так нравятся именно бегемоты?”
Мама моей избранницы была женщина необъятных размеров с бородой и усами…
Но ни мамины сарказмы, ни злые шутки старшей сестры не действовали — я молча страдал.
Во второй раз я влюбился уже в зрелом шестнадцатилет
нем возрасте. Она была русская еврейка.
СухумиЭто было очень серьезно! Я и сейчас уверен, что любовь Ромео и Джульетты не идет ни в какое сравнение с тем, что испытал я. Классическим героям мешали обстоятельства, а любовь от преград растет и, если преграды неодолимы, просто-таки вскипает. Нам ничто не мешало, и преград не было. Утром я провожал ее в школу, потом из школы домой, где был почти немедленно принят в лоно семьи на правах потенциального жениха. Там в ее комнате мы уединялись до позднего вечера. Потом я ненадолго забегал домой, где меня ждала взволнованная и все понимающая мама. Делал вид, что собираюсь лечь спать, и незаметно ускользал, чтобы дежурить всю ночь под ее окнами в бесплодных надеждах увидеть возлюбленную за кисейной занавеской. Собаки ко мне быстро привыкли и принимали за своего…
Мне никто не мешал, но страсть моя не иссякала, а увеличивалась с каждым днем. Был ли я счастлив? Нет, я был глубоко несчастлив, несмотря на явную взаимность в любви и помощь ее родителей! Сама неизбежность пошлого "happy end’а" приводила меня в ужас. В самом деле, почему меня там принимали за своего, на каком таком основании? Ценили меня как бывшего вундеркинда?
— Ну да, вундеркинд-шмунеркинд… Нет, конечно, если что-нибудь получится, то почему бы и нет… А если нет, то не век же на рояле играть! Женится, успокоится, остепенится… Что, мы ему дела не найдем?! В конце концов, можно заняться фотографией для надгробных памятников — очень перспективно. Ну, если он действительно окончит консерваторию, станет преподавать… На этом много не заработаешь, но жить тоже можно. И потом, мальчик из хорошей семьи!
Они делали вид, что считали нашу семью хорошей — несмотря на бедность. Потому что мой отец — какой-никакой, но — еврей.
— Ну что, немного неудачник… Бывает…
Они принимали меня — в своей сытой самодовольной семье — за своего, а я своим не был и не хотел быть. Я хотел доказать им, что я — сам по себе — чего-то стою…
— Ой, ну пусть доказывает… Что, мы не знаем, чем это кончится?!
И они улыбались мудро и снисходительно
.
— Все образуется… Он повзрослеет, поумнеет и сам все поймет.
Я чувствовал, что меня затягивает куда-то в теплое и темное пространство, похожее на улей, откуда уже никогда не выбраться. И отчаянно сопротивлялся! Правда, сопротивление и борьба носили, так сказать, внутренний характер. К свиданиям я относился гораздо пунктуальнее, чем к занятиям, и в музыкальном училище почти не появлялся. Но когда мама заявила, что пора перестать бить баклуши и надо ехать в Россию учиться, я с радостью согласился…
Через год на каникулы я приехал с девушкой.
— Познакомьтесь, — сказал я родителям, — это мой друг. Мы вместе учимся.
— Очень приятно, — сказали родители.
С этим другом мы больше никогда не расставались. И я не знаю, как это назвать — дружба, любовь, привязанность или как-то еще… Мы об этом никогда не говорим — она этого не любит.
И еще не любит, когда я напоминаю, что она — еврейка.
Впрочем, я этого тоже не люблю, потому что считаю себя крымчаком.
Еврейская пара, картина Salvatore Zofrea______________
______________
______________
______
В этой статье использованы изображения с разных сайтов:
Current Mood: thoughtful
Tags: евреи, знакомьтесь
Обращение к гостям сайта !
