ДЖУДИ И ГЕКТОР

"Среди сыновей Приама Гектор славился силой и доблестью."

Они часто встречаются нам с Дюкошей по пути в Jones Park. Я знаком с обоими лет десять, не меньше, и узнаю эту пару издалека.

Джуди - очень высокая брюнетка, спортивного типа, стройная, с узкими бёдрами. Обычно на ней чёрные, обтягивающие аккуратную попку leggings, бейсбольная кепчонка и модные тёмные очки. Вы бы дали ей где-то от 25 до 30, но это дурное дело - пытаться определять возраст американских женщин.

Гектор - крохотулечный Yorkie Terrier. Пятнадцатилетн ий. В лучшие свои годы он был известен мерзейшим характером, впрочем, легко объяснимым. Поставьте себя на его место: мир полнится неизвестно что замышляющими людьми с их здоровенными псами - у каждого из них Гектор запросто целиком поместится в пасти! Комплекс неполноценност и сделал малого отчаянно храбрым. Он привык бросаться в драку первым, рвясь изо всех сил с поводка с истерическим лаем - "щас я тебе, собачья морда, покажу, кто здесь настоящий кобель!" Дюкоша привык к этим сценам и старался держаться в стороне, если я приближался к Джуди поболтать и предложить Гектору вкусняшек, которые всегда ношу в кармане для встречных собак.

Угощать Гектора - опасное занятие. Съев предложенное ему лакомство, он может тут же, без предупреждения, хватануть тебя зубами за руку. Мелкие зубы делают укус болезненным, сукин сын это знает и старается укусить посильнее. Когда это случается, Джуди длинно и укоризненно ему вычитывает: "Как не стыдно, Гектор! Неблагодарный! Артур угостил тебя такой замечательной вкусняшкой, а ты ни за что ни про что кусаешь кормящую тебя руку. Что скажут соседи! Вон, Дюк смотрит на тебя, что он может о тебе подумать!"

Чтобы как-то разрядить обстановку, я сую руку в карман и вытягиваю ещё одно лакомство. Джуди с сомнением наблюдает за моими действиями: "Артур, может, не надо..."

"Попробуем - узнаем", - говорю я, протягивая Гектору открытую ладонь с угощением. Он слизывает с ладони печеньку и вопросительно уставляется мне в глаза, давай, мол, ещё. Я решаю, что между нами наконец установлен дружеский контакт, делаю попытку потрепать его по холке - и он тут же снова впивается мне в руку.

"Гектор сегодня не в настроении, - резюмирует Джуди, - может в следующий раз". И мы расходимся каждый в свою сторону.

Так было раньше. Теперь Гектор стар, вот уже около года как ослеп, и ему всё чаще отказывают ноги. Джуди по-прежнему выгуливает его каждое утро, но теперь ей приходится возить Гектора в крохотной детской колясочке.

Я никогда не видел, чтобы Гектора выгуливал муж Джуди. Соседи вообще редко его видят. Он большой босс в каком-то крутом стартапе и проводит жизнь на работе. Детей у них нет. Деревенские дамы-владелицы собак, которым известны жизненные подробности всех соседей, поведали, что Джуди хотела иметь детей, но вот, пока не получается.

Сегодня мы с Дюкошей опять повстречали Джуди и Гектора. Она как раз вытащила йорки из коляски, поставила на траву и стала уговаривать "сделать свои дела". Пёсик стоял на слабых дрожащих ножках, серые клочья шерсти, нависая над невидящими глазами, надёжно отгораживали его от напастей внешнего мира, он не реагировал ни на мой запах, ни на стоявшего рядом Дюкошу. Просто стоял и подрагивал.

"Джуди, - сказал я, - что, если я попробую предложить ему treat?" Она молча кивнула. Я с опаской протянул Гектору ладонь с лакомством. Он даже не повернул голову и не сделал попытки понюхать печенье, вообще не пошевелился. "Давайте, Артур, я попробую", - сказала Джуди, и сама поднесла вкусняшку к носу собаки. Узнав запах знакомой руки, Гектор пошевелил мокрым чёрным носом, подумал несколько секунд и, видимо, решив, что это не угрожает немедленной опасностью, медленно, задумчиво сжевал. Джуди обрадовалась: "Ой, спасибо, Артур, он теперь мало что ест, это просто чудо, что он съел ваш treat!"

Мы с Дюкошей уже повернулись было уходить, но мне захотелось сказать что-нибудь на прощанье.

"Можете гордиться собой, Джуди, - сказал я, - Гектору повезло с такой мамой, как вы!"
"Спасибо огромное, Артур, - в глазах её стояли слёзы, - вы даже не представляете, как мне нужно было это услышать!"

Я не мог придумать, что сказать в ответ, просто помахал рукой, и мы пошли дальше - выяснять, что написали под кустиками другие собаки.

ДЕНЬ КОНЧИЛСЯ,
КАК ЕСЛИ БЫ Я САМ
БЫЛ ЖИВ ЕЩЁ

1.

Последние ленивые дни августа. Тихо в деревне. Улица как вымерла. Теплынь. Стрекозы заканчивают свои быстрые летние танцы, время и им размышлять о жизни.

Я стою со шлангом, поливаю кусты питтоспорума. Вообще-то у меня автоматический полив, но, возвращаясь с утренней прогулки, Дюкоша заметил: гляди, деда, а кусты-то подсыхают. И я решил полить вручную, чтоб не возиться с настройками контроллера. По мере старения мозг всё чаще сбрасывает поступающие от органов чувств запросы на выполнение всяких разных заданий.

Струя воды рассыпается на лету в наполненную солнцем водяную пыль, Дюкоша с неудовольствие м выскакивает из-под случайно попавшей на него воды, взлаивает - ты что, дед, гляди, куда льёшь! Но я знаю, ему на самом деле приятно.

В конце улицы появляется автомобиль, точно как мой, и такого же цвета. Едет медленно, как бы разглядывая всё по сторонам, подъезжает ближе, и становится виден человек за рулём. Массивный лысый носатый старик с седой бородой, настолько похожий на меня, что на мгновение и я, и он замираем. Когда ко мне возвращаются мысли, автомобиля уже как не бывало, а я стою и лью воду, не вполне понимая, был ли это я сам или имперсонатор.

Женщина зовёт из дому, хочет, чтоб я её постриг. Ей теперь тяжело добираться до сан-францисского парикмахера. Пришлось самому выучиться ремеслу. Мне кажется, я недурно справляюсь, но Женщина не согласна, она требует, чтоб я не пользовался ножницами, потому что они "оставляют ступеньки". Очень важно во время стрижки не поссориться, и я собираю в кулак всю силу воли.

После стрижки иду подбирать упавшие с дерева сливы. Их много, и приходится за каждой наклоняться. Это мои ежедневные упражнения. Даю себе скидку, откладываю помидоры на завтра.

К вечеру с залива прилетает лёгкий бриз, оживают стайки воробьёв, деловито перелетают с деревьев на кусты, кричат, подтверждая, что вселенная не вполне опустела. В компьютере продолжается война, но я ею переполнен и оставляю все новости до утра, до завтра.

До завтра. Это обещание самому себе...

2.

Спрашиваю себя: для кого и зачем ты это пишешь? Точный ответ мне не известен. Может, для внутренней потребности увидеть в виде текста - не то чтоб мысли, мыслями я не богат, - скорее шум сознания. А может, это попытка передать другим, как выглядит лик открывающейся человеку старости. Нужно это людям? Вряд ли. Те, кто не собираются жить до достижения маразма, правильно сделают, не читая, пустое это всё. А кто доживёт, сам узнает.

Тут сразу вопрос у меня: насколько стандартен набор ощущений, выдаваемый в старости разным индивидам? На этот вопрос у меня тоже нет ответа.

Чтобы слушать музыку, нужно плотно закрыть дверь моей спальни. Женщина смотрит у себя матчи чемпионата США по теннису, и звуки музыки отвлекают её от слежения за мячом. Свою дверь она никогда не закрывает, ибо любит свободное движение воздуха по дому (читай - сквозняки, поскольку окна тоже настежь).

Музыка... В последние годы я становлюсь, стыдно признаться, сентиментален. Причём заранее и не скажешь, какая музыка выдавит старческую слезу. Пример? Я никогда особо не жаловал Респиги как композитора. Вчера включаю радио, и вдруг обнаруживаю себя эмоционально раздавленным звучанием Третьей Сюиты из его Ancient Airs and Dances. Не знаю, призраки каких воспоминаний, из какого слоя бывшей моей жизни подняты на поверxность бессознательно го этими в общем-то примитивными напевами. Музыка действует напрямую, когда что-то в тебе к ней готово. Без слов.

Потом слушал Баха, размышлял: интересно, как должны слышать JSB люди, для которых это не гениальные полифония и контрапункт, но личное общение с Мирозданием?

Успокоился, когда зазвучал Григ. Holberg Suite. И сразу стало мне так хорошо, уютно, я и не заметил, как уснул.

3.

Я перестал узнавать хорошо знакомые места. Нет, я, знаю, конечно, куда еду, и за рулём не чувствую себя потерявшимся. Но на знакомых вроде б улицах всё выглядит неправильно! Иначе! Не так, как должно бы. Люди не те, какие должны быть здесь. Идут не так и не туда, куда и как ходили по этой улице. И не так одеты, как одеваются люди, которых ожидало увидеть здесь сердце. Их body language транслирует все неправильные сигналы. Это чужое, подсказывает сидящий на заднем сиденье чёртик.

На собачьих площадках теперь другие собаки, с другими хозяевами. Даже если хозяева знакомы, большинства собак, с которыми Дюкоша играл щенком, больше нет в живых. "Знаешь, деда, - говорит Дюк, - давай, больше не будем ходить на собачью площадку, мне здесь не нравится..." Я его понимаю. "Хорошо, - говорю, - давай не будем". И мы больше не возвращаемся к этой теме.

Зато мне удалось остановить Время на всей территории нашего сада, мы с Женщиной намерены не допускать сюда никаких изменений!

Конечно, приезжают дети и внуки, навещают родственники и друзья, приносят с собой из внешнего мира флер перемен; компьютеры вообще ведут себя разнузданно. Но я стараюсь оберегать Женщину от особо ядовитых новостей. Мы устроились здесь навечно

А помидорами я займусь завтра.

Интересно, вообще-то, что это был за трюк с мужиком за рулём моего автомобиля...

Наверное, у каждого есть свой самый любимый поэт. Надеюсь, что есть. Для одних это солнце русской поэзии, для других - сонце української. Или Катулл, Бодлер, Йейтс, Лорка, Бродский, you name it...

А я люблю Эдварда Лира. Многократно переводил его стихи, тщетно пытаясь передать по-русски неповторимый юмор этого никогда не ходившего в школу самоучки-художника, создателя Nonsense Poetry, астматика, рождённого в Англии и нашедшего к концу жизни своё место в солнечной Италии. Он был одним из последних детей в семье, нарожавшей больше 20 детей, шансов выжить у него было немного, но он выжил. Вопреки. Вот нравится он мне - поэт и человек - со своими очками, ранней лысиной, бородой, большим носом и отказом от поисков смысла!

Когда страшная тьма и молчанье рулят
Над Громбульской равниной, где джамблины спят,
Нескончаем поток длинных зимних ночей,
Только волны о скалы прибрежные бьют
Бесконечный свой бит, безразмерный салют,
Штормовые над берегом мчат облака,
Чанкли Бор не проснётся пока.

Но внезапно в безмерной и тёмной ночи
Свет внезапной искры промелькнёт из пучин
Светлячком-одиночкой, сребристым лучом,
Ночь кромешная вроде б ему нипочем,
Метеору из дальних загадочных стран,
Чьи неведомы цели, маршрут или план,
Чью загадку хранит океан.

Замедляясь и вновь ускоряясь потом,
Бродит без толку он и сверкает притом,
И на дерево Бонг направляет свой луч
Из клубящихся в воздухе туч.
Пробудившись, джамблины глядят на него
Из квартир или с башен жилья своего
И кричат, когда лучик над их головой:
"Это Донг!", "Вечный Донг, нет вопроса!"
"Это Донг со Светящимся Носом!"

МУЗЫКА

                Писать о музыке - всё равно, что танцевать об архитектуре

В старой харьковской квартире, до эвакуации, у родителей была редкая по тем временам фонотека, но весьма эклектичная. Папа-одессит считал себя музыкофилом, хотя вкусы его были незатейливы. Годы взросления отца пришлись на НЭП. У одесской молодёжи тогда были модны оперетты, вот почему мои первые воспоминания о музыке детства - это Имре Кальман, Легар, Делиб, Жак Оффенбах, вальсы Иоганна Штрауса. Добавьте к тому фокстроты в исполнении Теа-Джаза Леонида Утёсова и несколько дисков непонятно как затесавшегося в эту компанию Шопена.

В сентябре 41-го пластинки были брошены в старой квартире. Моя прабабушка отказалась эвакуироваться и осталась под предлогом "сторожить квартиру и мебель". Её расстреляли вместе с другими на подворье Харьковского Тракторного завода. Мебель и пластинки с квартирой забрали себе соседи, которые и донесли о ней немцам.

В хибаре на окраине Новосибирска, где обосновалась нефронтовая часть нашей семьи - мамины старики-родители, две женщины и дети - Лиличка и я, - музыки не было. Я, четырёхлетний, с удовольствием исполнял вечерами для родни по заказу что-нибудь из Сильвы - Частица чёрта в нас заключена подчас, и сила женских чар родит в груди пожар - или из Баядеры - О Баядера! Светлый сладостный сон. О Баядера! Я тобою пленён!

Обладая с детства добрым слухом и памятью, я до сих пор временами вдруг начинаю, пританцовывая, напевать что-нибудь из "Весёлой Вдовы" или из "Марицы". Когда это случается, Женщина с грустью произносит: "Сколько ж мусора хранится в твоей голове!"

В Новосибирске мама устроилась работать картографом в закрытое предприятие, печатавшее карты-десятивёрстки для танкистов. Работали они каждый день по 10-12 часов, и я её почти не видел. Однажды мама принесла с работы лист замечательного плотного ватмана. Несказанное богатство. Лиличка была на семь лет старше меня. Она придумала нарéзать из ватмана карточки для музыкального лото. Других игр у нас не было, и мы оба с жаром взялись за дело. Несколько дней выбивали у взрослых имена композиторов и названия произведений. Наконец всё было готово.

На каждой карточке с лицевой стороны было имя композитора, а с обратной - названия четырёх произведений.
К примеру, на обороте карточки "Штраус" было написано:
 1. Сказки Венского Леса
 2. Летучая Мышь
 3. Цыганский Барон
 4. Голубой Дунай
Или вот, "Шопен":
 1. Похоронный Марш
 2. Большой Бриллиантовый Вальс
 3. Фантазия-Экспромт
 4. Революционный Этюд

Лиличке играть в лото скоро надоело - я играл нечестно: сразу запомнил все названия, в том порядке, как они были написаны, и выиграть ей у меня не удавалось. Но я ещё долго играл сам с собой, всякий раз, понятно, выигрывая.

Чёрная воронка радиоточки, висевшая в комнате, круглосуточно вещавшая общие для всех новости, временами приносила патриотические песни, и скоро мой репертуар вырос: я уже знал на память все песни войны и с чувством их исполнял. Вьётся в тесной печурке огонь. На позицию девушка провожала бойца. Любимый город может спасть спокойно. Там, где мы бывали, нам танков не давали, но мы и не терялись никогда, на пикапе драном и с одним наганом первыми въезжали в города. А когда не станет немцев и в помине и к своим любимым мы придем опять, вспомним, как на запад шли по Украине, эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать...

Позже появились песни о дружбе с Союзниками. Сейчас вы не найдёте и следа их. А я помню. Окей, Грейт Британи энд Рашен Совьет Лэнд. Три страны идут в одном строю.

Зима 43-44-го выдалась  на редкость морозной. Меня закутывали во множество шерстяных платков и так выпускали гулять на улицу. От дыхания платок быстро намокал, на ресницах от дыхания вырастали кристаллики инея, холодный свет зимнего солнца отсвечивал в них слепящими цветами радуги.

Я шёл с лопаткой и ведёрцем и пел - от полноты жизни, громко, для себя. В конце улицы в тот день было непривычно людно. Толпились солдаты. "Наши!" Они были выстроены вольно в ломаную длинную шеренгу, видать, ждали отправки и притоптывали на морозе валенками, чтобы согреться.

- Эй, малец, - крикнул один из них, - ты чо там поёшь, иди потолкуем!

Я подошёл.

- Это канкан из оперетты "Орфей в Аду", композитор Жак Оффенбах, - вежливо пояснил я.
- Чоооо?
- Увертюра. Там Орфей попадает в ад, и все очень веселятся.

Несколько мгновений они смотрели на меня с абсолютно плоскими лицами.

- Нездешний, чо? Из евреев? Где отец твой?
- На фронте.
- На каком фронте?
- На Ленинградском.
- А мать?
- Мама? Здесь, в Новосибирске. Она картографом работает, - с гордостью заявил я.
- Блядь? Блядует небось?

Это слово было мне неизвестно, и я зарылся в память в поисках похожего. Единственным похожим было слово "бляшка". Ну да, бляшка, я вспомнил - на шее у серого ослика, папа и мама катали меня на нём в Харьковском зоопарке!

- Нет, бляшки у нас нет. Но я видел бляшку у ослика в зоопарке.

Солдаты дружно и весело гоготали. Это были совсем молодые мальчишки. Толкали друг друга локтями, притопывали ногами, от мороза на лицах у них расплывались красные пятна. Я уже потом, взрослым, прочёл: этому пополнению сибирской дивизии предстояло полечь в битве за Западный Буг.

Поздно вечером, когда мама вернулась с работы, я спросил у неё про ослика. Мама плакала.

Папа появился накануне нового 1944-го, на костылях, обросший чёрной госпитальной щетиной и - о, счастье! - с трофейным немецким шмайсером. Я, конечно, сразу же стал просить - пойдём, постреляем. Пусть местные завидуют - у меня теперь есть папа, а у папы автомат, который он забрал у немцев. Папа не хотел идти стрелять, но я клянчил безостановочно, пока он не согласился. Мы вышли на речной лёд (домишко, где мы жили, стоял на улице, выходящей к Оби), отец вставил обойму, сдёрнул затвор, дал мне шмайсер, сказал держать дулом кверху - я выпустил длинную, восхитительную очередь, стрелял, пока не прекратилось стаккато, и музыка эта была моей местью войне.

*  *  *  *  *

В 1945-ом молодой, красивый беларус Вася Ермак вернулся с войны без ступни (противопехотна я мина). Вернулся победителем, чтобы взять себе в жёны мою двоюродную сестру Нору. Ему суждено было закончить высшую Партшколу, стать профессором, преподавать марксизм-ленинизм; после смерти Норы от рака - стать алкоголиком и спиться.  Впервые появившись у нас в семье, в Киеве, Вася подозвал меня для разговора:

- Я слышал, ты любишь музыку, - строго глядя на меня, спросил он.
- Люблю.
- Ну и какого композитора ты больше всего любишь?
- Мне нравится Иоганн Штраус.
- Неплохая музыка, - сказал Вася, - но запомни: лучший композитор у нас - Пётр Ильич Чайковский. И ещё обязательно Бетховен. Его Ленин любил. Послушай, потом мне скажешь.

В 1968 году мне понадобилось (накойхер мне это понадобилось, думал я после) срочно сдать экзамен кандминимума по марксизму-ленинизму для поступления в аспирантуру. Я уже сдал на отлично экзамены по специальности и по иностранному языку, но марксизм-ленинизм был камнем преткновения, на котором резали слишком резвых евреев. Я вспомнил о Васе Ермаке (Вася профессорствов ал в киевском Институте Культуры) и не ошибся. Он явился на экзамен в состоянии тяжёлого опьянения, но тем не менее по-родственному поставил мне "отлично", и я вдруг решил напомнить ему наш давний разговор о музыке.

- Спасибо, Василий Андреич, - сказал я, - А вы помните, как спрашивали у меня о любимом композиторе? Вы были правы насчёт Бетховена. То-есть Ленин был прав! Ну и ещё конечно Бах, Вагнер, Шуберт, Прокофьев, Сибелиус... Я Вам очень благодарен за тогдашний совет слушать больше настоящей музыки!

Глядя на меня мутными глазами и распространяя тяжёлое алкогольное амбре, Вася сказал:

- Не переборщи с музыкой. Культура - дело серьёзное...

ИВАН ДА МАРЬЯ
(из цикла Прогулки с Дюкошей)

C самого начала мы с Дюкошей стали гулять без поводка. Да, нарушали постановление поселкового совета, но мне не впервой нарушать закон, а для Дюкоши местное законодательст во вообще представляет маргинальный интерес. Утешением служило негласное одобрение большинства населения деревни. Дети любят пса, зовут его по имени. Моё имя мало кто помнит.

Ну вот, идём мы раз с Дюкошей по своим собачьим делам (ему тогда ещё и года не было, совсем щенок), и навстречу нам - двое, мужчина и женщина, а впереди них бегут два мальчугана, одному на вид четыре-пять, второй на пару лет старше. Дюкоша радостно припустил к незнакомцам, предвкушая лакомства. Неожиданно мужчина бросился к детям, схватил их за плечи, заслонил собой и закричал - почему-то по-русски: "Заберите свою собаку!"

Ничего не понимая, я отозвал Дюка, взял его на поводок и подошёл объясниться со странными незнакомцами.
Оба были удивлены, когда я заговорил по-русски:

- Здравствуйте. Вы напрасно боитесь за детей, это дружелюбный пёс, он никогда их не тронет. Познакомьтесь, - обратился я к мальчикам, - это Дюк, по прозвищу Дюкоша, он не кусается. Его можно погладить.
- Не надо! Держите свою собаку при себе! - заорал мужик, загораживая собой мальчишек.
- Но почему? Этот щенок, он совершенно безопасен.
- Мы знаем. Американские собаки не кусают. Но моим детям предстоит возвращаться на Родину, а там собаки могут покусать незнакомого. Я пацанов заранее приучаю, что собаки опасны!

Я стоял остолбенело, не находя слов в ответ. В разговор вступила молодая женщина, повидимому мать детей:

- Вань, - обратилась она к мужу, с мягким украинским акцентом, - они ещё успеют учиться бояться, им же не завтра возвращаться. Мария, - представилась она, - мы из Донецка. А вы тоже здесь живёте? Давно?
- Arthur. Я в Marin county давно, лет тридцать уже.
- О, раньше всех успели! Мы только два месяца как приехали в Америку, снимаем вот этот дом, - она показала пальцем на rancher с заросшей сорняками лужайкой, перед которым был запаркован основательно битый Форд-пикап грязно-белого цвета.
- Так вы в гости сюда или на постоянное жительство? - поинтересовалс я я.
- Мы выиграли грин-кард в лотерею. В Донбассе всё равно работы никакой больше нет. Иван хороший автомеханик, мог бы пойти работать в гараж куда-нибудь, но совсем по-английски не говорит, сидит дома с детьми. А я вот поступила учиться на медсестру, выучусь - смогу семью кормить.
- Не буду я ждать пока ты выучишься, - резко перебил её муж, - там все кричали, Америка-Америка, рай на земле, а мы на вэлфере еле перебиваемся, дом этот все деньги жрёт. Уедем домой, нечего здесь делать!
- Знаете что, - сказал я, чтобы как-то разрядить неловкость последовавшей паузы, - вот мой адрес, это четыре квартала от вашего дома. Заходите, познакомлю с женой, у меня есть неплохое вино калифорнийское, расскажете, как там жизнь в Донбассе, я ведь тоже из Украины, киевский.

Моё приглашение не сработало. В гости Иван да Марья так и не пришли. Несколько раз мы ещё встречались на улицах деревни. То-есть, встречался я  с Иваном и двумя его пацанами, Марии не видно было. Всякий раз я успевал подозвать Дюкошу и взять его на поводок, и тогда они подходили поближе, Иван здоровался и сходу, явно радуясь возможности выговориться по-русски, облегчал душу, на чём свет стоит ругая Америку. Ему не нравилось всё. Автомобили с автоматической трансмиссией. В гаражах нет толковых механиков. Счета за электричество и за уборку мусора. Бесснежные зимы. Лыбятся все без причин. Телевизор для пидарасов. И главное - "они нас всех ненавидят".

- Зачем бы они впустили вас сюда всей семьёй, - встревал я, - если они вас всех ненавидят? Кто конкретно вас здесь ненавидит?

- В магазине конкретно! Я ему говорю, отрежь свиных рёбер, а он мне нарочно стейк по пятнадцать долларов фунт вешает. И в собесе - час надо ждать пока переводчика вызовут, русского, небось если б испанский понадобился, за пять минут бы нашли.

Потом Иван да Марья совсем исчезли из виду. И белого Форда больше не было перед домом. Года через полтора после нашего знакомства я встретил Марию с детьми в парке где собачья площадка. Она выглядела вполне по-американски, я с трудом её узнал. Мария обрадовалась встрече. Рассказала, что закончила 13-месячную программу и работает медсестрой в госпитале. Перебрались в Northgate. Зарабатывает неплохо. Детишки ходят в школу. Ваня приспособился ремонтировать в домашнем гараже автомобили, клиентура, правда редкая - по объявлениям в русской газетке.

- Возвращаться "домой" не собирается? - поинтересовалс я я.
- Собирается, - вздохнула Мария, - Он из-за детей тут сидит, если б я ему их отдала, он бы давно уехал. Понимаете, я днепропетровск ая, а он из Донецка. Они там все 'трохи придуркуватi'. А как их везти в Донбасс? Они ж уже американские!

Года через два-три я в последний раз видел Марию. Она привезла сыновей в парк на детскую площадку. Приехали на дорогом BMW. Вид у неё был совершенно счастливый. Я обратил внимание на массивное золотое кольцо с камнем на пальце Марии. Она рассмеялась:

- Та я ж нарочно кольцо выставляю, чтоб видели! Мы развелись с Иваном, он уехал к себе домой. А я больше не работаю. Замуж вот вышла. Теперь живём в Кентфилде. Муж хороший человек, добрый. И собака у нас есть, никто никого не боится.
- А что там Иван, у себя в Донецке?
- Бог его знает. Он как вернулся в Донбасс, записался в ополчение, потом больше не писал.
- Мальчики его вспоминают?
- Не часто.