GIRONE II

Прищурив третий глаз, внимает нам Никто,
Кивает иногда согласно головами,
А в синей пустоте, простершейся под нами,
Все вносит в протокол прилежный конь в пальто.

Мы это ты, истец, и я, за все ответчик,
Преставлен дабы быть судимым без пристраст,
Здесь круг второй, и мне оправдываться нечем,
Бесстрастное Ничто разглядывает нас.

Я был. Я преступал. Я говорил. Я трогал.
Томился. Любовался. Гладил. Целовал.
Потом привычно лгал. Молился на дорогу
И тщетно от судьбы простых ответов ждал.

Зачем и отчего опять не понимая,
Я признаю себя виновным, ваша честь.
Отвлекся, не успел свернуть на выход к раю.
Все верно. Я согласен. Так и есть.

Приснилась серо-слякотная площадь,
Где мокрый снег от жёлтых фонарей
Без остановки сеется, как манка.
Под светофором ждёт толпа людей
С авоськами. Ноябрь, Москва, Таганка.

В пальто, ушанках, рукавицах, сапогах,
А старики к тому ж ещё в калошах,
С детьми, закутанными по уши в платках,
Стоят, уставясь в землю. С ними тоже
И я стою, с авоською в руках.

Не ясно, почему я вдруг в Москве,
Но точно знаю, что идти мне надо
На Воронцовскую, в дом номер тридцать-бэ,
Где ждёт меня желанная награда.
Жду-не дождусь, когда прийду к тебе.

Лифт отключён. Тащусь наверх пешком.
Шестой этаж. Я у дверей квартиры.
Внутри играет радио, и дом
Пропитан запахом резины и сортира.
Звоню, скрывая нетерпение с трудом.

Опять звоню. Не открывают. Наконец
Дверь распахнулась, и в дверном проёме
Высокий и худой - покойный твой отец,
Он говорит мне:
- Тони нету дома,
Купил гуся? Вот это молодец!
Давай, брат, проходи, щас мы его обмоем,
А мать придёт, и сядем за обед.
- А где же Тоня?
- Тони больше нет,
Она в Америке теперь с семьёй и мужем.
- А как же я?
- Ты больше ей не нужен.
Она давно там, скоро тридцать лет.

Я чувствую, как почва под ногами
Пошла зигзагом в преисподнюю. 
Без слов, с трудом дыша, стуча зубами,
Не помня, как попал я в этот дом,
Бегу, куда глаза глядят. Быстрей!
Такси в аэропорт поймать пытаюсь...

И весь в поту, в кровати просыпаюсь
От стука сердца и от собственного стона.
Час ночи. Дождь февральский монотонно
Стучит по крыше. 

Завтра надо будет
Тебе сказать об этом странном сне,
Подумал я, ворочаясь в постели.
А может, повезёт, и ты ко мне
Сама подъедешь до конца недели.


(c) San Francisco, 2004

Мы поедем мы помчимся
Презирая привилегий
Не взирая на препятствий
Напрямик через холмы
Растревоженно заблеют
Референты дальних странствий
Члены воинских коллегий
И апологеты тьмы

Королева Несмеяна
Враз достанет два нагана
С неба высыпется манна
На простой и ясный путь
Но как водку из-под крана
Не поймать но пасарана
Он проснулся слишком рано
Нас в конюшню не вернуть

Конный завопит и пеший
Ты куда камо грядеши
Баб-Яга и пьяный Леший
Станут карами грозить
Но могучим самоваром
Сожжена Москва недаром
Не дышите перегаром
Не вернется волчья сыть.

В детстве дни длятся бесконечно долго. Вот, к примеру, лужа - сколько неизведанных возможностей она в себе таит! Можно разглядывать, как блестят разноцветные осколки стекла под слоем воды, или развозить пальцами осадок на дне, можно пускать бумажный кораблик, подталкивая его, если сядет на мель, можно прыгать в луже или просто шлёпать по воде руками, наблюдая, как разлетаются брызги.

В юности время исчезает. Вообще. Понятия времени больше не существует, эти стрекозки будут совокупляться вечно, в разнообразнейш их интерьерах, позах и комбинациях, утром, днём, вечером, ночью. Вечное лето - это просто и навсегда.

Потом человек взрослеет и, по мере потери умения радоваться, разноцветные стеклышки и секс теряют свою былую занимательност ь. Время мстит, постепенно ускоряясь и грабя удовольствия у твоего дня, предлагая алкогольный симулякр взамен естественной радости.

               "A lot of cobwebs in your head
                You're getting rusty, so you said
                You're feeling bad, and everything looks gray and sad
                You're getting worried, yes indeed..."

К так называемому "зрелому возрасту" - эвфемизм, щадящий чувствительнос ть шестидесятилет них, - человек в достаточной мере опутан привычками, предрассудками, связями и обязательствам и, чтобы ощущать время врагом, мчащимся с бессмысленной скоростью навстречу кажущейся близкою смерти.

И только после восьмидесяти время снова загустевает. Жаркими летними вечерами оно медленно сочится наподобие тёмного гречишного мёда. Можно лежать кверху лицом на траве, наблюдая, как темнеет, покрываясь яркими блестками, небосвод, и слушать звон тишины. Думать можно, конечно, но не обязательно. А и мысли уже достаточно просты и не содержат угроз - жизнь теряет власть над тобой, подсовывая для обдумывания свои темы. Вязкое время, вязкие, неторопливые мысли, избегающие поисков смысла, не озабоченные угрозой последствий.

Старость - время переоценки достоинств здравого смысла. Вчера, стоя на перекрёстке в ожидании зелёного светофора, увидел впереди грузовичок с надписью John F. Kennedy for President! - и воспринял это как должное: плакат был к месту, ко времени, на самом деле - ко всем странам и временам.

Старость - время избавления от страха смерти. Новый месяц приносит сообщения о смерти старых друзей - волны памяти колышут тихую грусть, но мозг не орёт истерически "спасайся кто может". Страха перед неизбежным больше не существует. Есть вещи пострашнее смерти, например, стать обузой для детей, лишившись контроля над своим телом и разумом. Но и эти мысли загустевают, уступая место запахам трав и нагретой солнцем сосновой смолы.

Потому что если есть время жить, то это время здесь и сейчас, другого не будет.

Я БЫЛ

Зачем люди фотографируют сами себя?
Для чего художник пишет автопортрет?
Что мы ожидаем увидеть, взглянув на себя со стороны?
Что хотели бы спрятать от остальных?

Я раньше верил, что selfie для женщины
Есть способ сообщить Адаму, Парису и прочим,
Что ей хочется яблока сегодня на ужин.
Теперь понимаю, что ничего не знаю о женщинах.

Зато мужчины просты и понятны.
Нам надо знать, что маска плотно прилегает к лицу,
А подлость, страх, неуверенность или глупость
Случайно не лезут наружу из-за ушей.

Юноше к лицу намёк на плетору гормонов,
Зрелому мужу идёт маска самоуверенной силы,
Старцу - символы мудрости: благообразная седина и морщины,
Философу не обойтись без имитации мысли и тайного знания,
Атеисту нужно убедиться в отсутствии образа и подобия,
Путешественник метит собою ландшафты, соборы, скульптуры,
Глупец тешится тем, что в сомбреро похож на latinos.

Но это не главное. Главное - selfie удостоверяет,
Что ты действительно был: вот он - нос, подбородок, глаза.
Всё моё. Единственный документ, которому хочется верить.
Кроме него, жизнь не оставит других доказательств.