Мессир, мы вряд ли здесь успеем до утра
                                 Всех охватить, кто ждет разбора дел,
                                 Вторые петухи, домой пора,
                                 Глядите, вон восток уж заалел.

На этой фотографии мне 3 года, фото сделано в начале июня 1941 года. Я с бабушкой и дедушкой с маминой стороны.


Дедушка – Меир Портной. Бабушка Маня – урожденная Бурдоль. Два слова о происхождении фамилии. Перед революцией ведавший переписью чиновник спросил у дедушки Меира его фамилию, и дедушка, решив, что спрашивают о роде занятий, ответил "портной". Так и записали, Портной.

Дедушка закончил два класса хедера и умел читать на идиш и немножко по-русски. Образование бабушки было гораздо лучше дедушкиного, но она никогда не рассказывала нам деталей – не хотела, чтоб дети и внуки думали, что она умнее деда.


В девичестве бабушку Маню считали красивой и, по тем временам, независимой женщиной. Дедушка Меир покорил ее умением скроить для возлюбленной платье, которого не было и у зажиточных дам.


Они поженились и принялись строить своё еврейское счастье в черте оседлости Российской Империи в конце 19-го века.

У бабушки Мани и дедушки Меира было трое детей: старший Шимон (Сеня), средняя Нюся (Анна) и младшенькая Нехама (Надежда). Имена в скобках объясняются ассимиляторско й традицией наступавших из будущего прекрасных времён всеобщего равенства.

Об этих троих – Сене, Нюсе и Наде – и пойдет мой рассказ. Не взыщите за стиль, это личные заметки к альбому фотографий, а не литературная форма.

Я наверняка не уложусь в ограничения сервера, так что пусть это будет Первая часть. Потом, если успею, попробую писать продолжение.


СЕНЯ ПОРТНОВ

Первенец, неистовая любовь бабушки Мани, Сеня был надеждой семьи. Ровесник века, впитавший, как принято было писать в те годы, «идеи свободы и эмансипации», Сеня принял революцию в качестве главного дела жизни и не нашел лучшего способа реализовать идею справедливого мироустройства, как стать членом Коммунистическ ого Интернационала Молодежи.

                                 КИМ, бей по разрухе,
                                 Строим жизнь в новом духе,
                                 Тракторами вспашем
                                 Будущее наше.

Сталинская коллективизаци я подхватила Сеню, пережевала и выплюнула – в кожанке и с маузером – в степные районы восточной Украины, одним из товарищей, направленных на борьбу с кулачеством.

У меня нет конкретных сведений о его "работе", но я всякий раз испытываю ужас, читая о тех временах, как будто тень большевистских преступлений непостижимым образом падает на всю нашу семью.

В одном из несчастных украинских сёл Сеня оказался в числе группы товарищей, которые арестовали и передали в распоряжение соответствующи х органов «одного из  руководителей кулацкого сопротивления». В чем заключалась вина этого бедолаги, неизвестно, но судьба его была однозначно определена. Оказалось, однако, что этот момент определил и судьбу Сени Портнова.

В доме арестованного оставались жена Ольга  и маленькая дочь Фрося. Сене было ясно, что без отца у них нет надежды выжить. Не знаю, что послужило причиной того, что случилось дальше, – сентиментальна я жалость, несвойственная человеку новой формации, или остатки совести, а может, сработали привлекательны е формы Ольги. Как бы там ни было, Сеня решил взять на себя заботу о семье арестованного – жениться на Ольге и удочерить Фросю. Ему было в то время 23 года.

Расскажите мне о греческих трагедиях!

Ольга понимала, какая судьба выпала на её долю. Выхода у нее не было, и когда Сеня со всем доступным красному командиру благородством пообещал, что позаботится о ней и о дочери, Ольга согласилась.

Представьте на минуту ужас моих патриархальных еврейских дедушки и бабушки, когда любимый сын явился к ним сообщить, что он отправил на смерть человека из украинской деревни и теперь собирается жениться на его вдове и удочерить его ребенка.

Мама, которая была тогда подростком, рассказывала мне потом, как старики провели эту бесконечную, страшную ночь. Дедушка Меир молча раскачивался из стороны в сторону, а бабушка плакала беззвучно, бесконечно повторяя только «Сеничка, Сеничка, Сеничка...»

К утру стало известно решение. Семья примет новую жену и ребенка Сени как родных. Бабушка обнялась с Оленькой, расцеловала Фросиньку, а сенины сестрички, Нюся и Надя, поздравили брата с новым семейным счастьем. Младшая, Надя – моя мама, я потом расскажу и о ней.

Много лет спустя, укачивая меня маленького, дедушка Меир, начисто лишенный слуха, каждый вечер будет петь мне одну и ту же заунывную, придуманную им самим, колыбельную песню:

                                 Иван, не бей свиней,
                                 Свиньи лучше людей,
                                 Свиньи не бросают детей,
                                 Иван, не бей свиней.


ОЛЬГА

Три молодые женщины на снимке ниже, слева направо: Нюся, моя мама и Сенина жена Ольга.


Следует отдать должное уму Ольги. Она была практичнее остальных членов семьи, вместе взятых. Освоившись в роли жены молодого большевика-идеалиста, Ольга быстро сориентировала сь и поняла, как правильно пользоваться ситуацией в стране победившего пролетариата. Она быстро перезнакомилас ь с мужским и женским контингентом нового большевистског о истаблишмента, разобралась, кто есть кто, и стала заводить знакомства (в том числе и близкие) с людьми, стоявшими на верху большевистской пирамиды.

Провинциальног о Сеню, плохо разбиравшегося в вопросах партийной иерархии, Ольга, пользуясь новыми знакомствами, вытащила в аппарат Совмина Украины. Но Сене явно было не угнаться за успехами собственной жены, чья, так скажем, общественная жизнь навсегда останется погребенной в анналах истории.

Идя в ногу требованиям времени, Ольга настояла, чтобы Фросю переименовали на иностранный лад, и Фрося в одночасье стала Норой.

Вот фото Норы, на обороте которого  она пишет, что дарит свое фото с любовью Нюсиньке, Надичке и только что родившемуся мне:


Что бы кто ни говорил и ни думал об Ольге и ее modus operandi, она человек, которому я обязан жизнью.

В сорок первом, когда началась большая война, мы жили в Харькове, бывшим тогда столицей Украины, но к июлю 1941-го в семье кроме дедушки Меира не осталось мужчин. Мой папа после финской кампании, находился в распоряжении Ленинградского военного округа. Теперь это был Ленинградский фронт. Муж Нюси был уже мобилизован в качестве медика третьего ранга. Сеня находился в распоряжении Политотдела Западного фронта. На Харьков быстро двигались немцы. Нужно было немедленно бежать, но как?...

На помощь пришла Ольга. Невероятными стараниями ей удалось воткнуть нашу семью со стариками и детьми в один из последних отправлявшихся на восток эшелонов. Я потом расскажу об этом эшелоне, моя память цепко держит страшные воспоминания детства, ужас той войны навсегда выгравирован в памяти, и никуда от него не деться.

Это фотография Ольги времён начала войны. На этом фото она сама подкрасила себе красным карандашом губы, так ей казалось, будет красивее.



НОРА И ВАСЯ

Эшелон выгрузил нас в Новосибирске, но Нора не эвакуировалась с нами в Сибирь. Ольга держала её при себе, куда бы ни эвакуировали Совмин Украины. Она вообще до конца жизни никуда Нору от себя не отпускала, видно, боялась, что та вдруг в мгновение ока исчезнет, как исчез первый муж.

Нора была смешливой, смазливой девчушкой. Ей нравились мужчины в военной форме. После войны она несколько раз пыталась заводить знакомства с демобилизованн ыми, но знакомства эти заканчивались так же быстро, как и зарождались.

В какой-то момент Ольга поняла, что браком Норы тоже придётся заниматься ей, и отправилась сама подыскивать для дочери перспективного кандидата.

Её старания не остались тщетными, и скоро Ольга представила семье красивого молодого парня в форме морской пехоты, с орденом Красной Звезды, медалью За Отвагу и множеством других побрякушек на могучей груди. Вася Ермак был белорусом, служил в полковой разведке. В одном из последних боёв Вася наступил на противопехотну ю мину, оторвавшую ему правую ступню. Из-за протеза он хромал, но не сильно. Как пояснила Ольга, «с таким парнем и на люди показаться не стыдно, и от жены не шибко будет бегать».

Нора и Вася друг дружке понравились. Сыграли свадьбу. Моя память сохранила об этом событии лишь убийственный ва-ва-ва-ва шум пьяных голосов и странное зрелище инвалида, танцевавшего с раскрасневшейс я счастливой невестой. К сожалению, у меня не сохранилось фотографий Васи Ермака. Но есть фото Норы, настоявшей на том, чтобы запечатлеть для будущего дорогое обручальное кольцо, купленное Ольгой и подаренное Васей:

Вскоре после свадьбы состоялся серьёзный разговор Ольги с Васей Ермаком. Вася хотел быть школьным учителем. Ольга считала работу учителя тупиковой: «Пойми, Вася, я тебе добра хочу, идти надо на партийную работу, я вам с Норой помогу, но для начала тебе нужно получить диплом Высшей Партшколы». И Вася отправился учиться в ВПШ. Учёба парню трудно давалась. Именно в это время у них с Норой родился сын, и в это же время Вася пристрастился к алкоголю.

Наконец желанный диплом ВПШ был у него в кармане, через два года Вася защитил кандидатскую по Истории ВКПб, ещё через три года – докторскую, и вскоре получил место профессора на кафедре истории одного из киевских институтов.

В общем, жизнь налаживалась, и всё бы хорошо, но неожиданно у Норы обнаружили рак. Поздно обнаружили, и после двух лет операций и химиотерапии Нора умерла, оставив безутешной мать и Васю Ермака с маленьким ребёнком на руках.


СЕНЯ

Я пропускаю гигантские куски исторического времени, но с этим ничего не поделаешь, память моя организована страннейшим образом, непонятным и мне самому...

Квартирный вопрос в послевоенном Киеве был серьёзной проблемой, но не для всех.  Семён Михайлович Портнов с женой Ольгой получили от Совмина трёхкомнатную квартиру на втором этаже огромного серого совминовского дома на углу Левашовской и Институтской улиц.

Ольга к этому времени работала в аппарате Хрущёва. Её молитвами должность Сене была назначена где-то в середине бюрократическо й иерархии Совмина – не настолько высоко, чтоб опасаться репрессий, но и не слишком низко – чтоб «жить как люди» – в престижном районе Печерска, с домработницей, вощёными дубовыми полами и доступом к совминовским распределителя м.

Мои родители были в Москве, куда отец был направлен после войны. Родители отправили меня, семилетнего, к родичам в Киев, посадив одного в поезд и поручив заботам проводницы. Так я оказался одним из приживальцев в квартире Сени и Ольги, где уже жили дедушка Меир и бабушка Маня, вернувшиеся к сыну из эвакуации.

Хозяева квартиры были не слишком рады нашествию родни, и их можно понять: всё-таки нас было слишком много! Сеня с Ольгой занимали главную спальню, дедушка, бабушка и я – комнатушку поменьше (я спал на раскладушке), а в третьей крохотной комнатке ютилась домработница Клава. В доме было людно, даже званого приёма негде было устроить для соратников по партии, и Ольга пилила Сеню, чтобы тот как можно скорее подыскал для родни другое место.

Сене всё не удавалось нас отселить, зато он устроил дедушку Меира на работу мужским закройщиком в «Ателье Мод Совмина», располагавшеес я в подвале того же дома, и пока не пришла пора идти в первый класс школы, я проводил всё свободное время у дедушки в этом подвале – с книгой в руках или наблюдая, как здорово он орудует мелком, иглой и ножницами.

Зазвав меня в свою комнату, Ольга устраивала мне допросы: что говорят о ней дедушка Меир и бабушка Маня. Однажды она показала мне невиданной красоты шоколадную конфету в золотисто-красной обёртке и сказала, что я смогу её съесть, если признаюсь, что бабушка или дедушка называли её шиксой. Мне жутко хотелось попробовать конфету, и, помявшись, я сказал, что, кажется, бабушка когда-то говорила про шиксу, но я не знаю, о ком говорила. Конфета оказалась ещё вкуснее, чем она выглядела.

Вечером, когда Сеня пришёл с работы, между ним и Ольгой состоялся громкий разговор, который было слышно и в нашей комнатушке. Кричала собственно Ольга, Сениного голоса почти не было слышно. Дедушка потом рассказал мне, что Сене был поставлен ультиматум: в течение месяца чтоб в квартире никого посторонних не было. Мне было очень страшно: что станет со мной, с дедушкой и бабушкой, если нас выкинут на улицу?

К счастью, скоро в Киев вернулась семья маминой сестры Нюси. Её муж как замначальника военного госпиталя получил двухкомнатную квартирку на Улице Жертв Революции, и мы с бабушкой и дедушкой переехали к ним. А там и папа получил перевод в Киевский Военный Округ. Наконец-то я снова увидел папу и маму! Нам на троих временно дали комнатушку в подвале большой гостиницы на углу Бессарабки. Теперь бояться было нечего. Жизнь снова налаживалась.

А Сеня после этого сильно сдал. Когда в начале пятидесятых начались преследования космополитов, его внезапно без объяснений понизили в должности. В 1952 году во время разоблачения врачей-убийц его вообще уволили из Совмина. Ему было тогда 46 лет.

Теперь квартира в Совминовском доме держалась исключительно благодаря связям Ольги. Вскоре после этого у Сени случился первый инфаркт. Ольга пристроила его в правительствен ную больницу. Но выйдя из больницы, Сеня потерял вкус к жизни, всё никак не мог смириться с тем, как несправедливо поступила с ним партия, которой он отдал лучшие годы жизни, пытался со всеми об этом разговаривать, благо что Великий Друг Доярок и Советских Писателей уже протянул ноги, и разговаривать стало безопасно. Пенсию по болезни ему назначили как бывшему работнику Совмина, и больше он никогда нигде не работал.

В годы оттепели у меня с Сеней были натянутые отношения. Когда собиралась семья, я вёл себя с ним не лучшим образом. Честно скажу: сегодня мне нечем гордиться. Cтыдно. Я был нагловатым юнцом и приставал к больному человеку с провокационным и вопросами.

– Дядя Сеня, за что вы нас так ненавидите?
– Кто «вы» и кого «нас»?
– Вы, коммунисты. За что вы нас евреев так ненавидите?

Со слезами на глазах вмешивалась мама:

– Сыночка, о чём ты говоришь! Сеня мой старший братик, и он больной человек. Ты делаешь ему больно, нельзя так!...

Увы, комсомолец Кальмейер на понимал, как можно быть настолько непринципиальн ыми людьми, как его дядя.

Когда понял, было уже поздно. Сеня умер от второго инфаркта в 1964 году, не дожив до 58 лет. Сердце не выдержало. На фото ниже – бабушка Маня (слева) над гробом своего единственного сына.

Ольга над гробом не плакала. Она кричала диким криком, как подстреленный зверь, но глаза её были сухими, и женщины под руки увели её от тела покойного...


(Продолжение следует)

Владимир Яковлев: ''То, чего мы не знаем, продолжает влиять на нас!"

Основатель газеты "Коммерсант" Владимир Яковлев – сын Егора Яковлева, редактора «Московских новостей» в годы перестройки. Этот замечательный человек менее года назад уехал и живёт теперь  в Израиле, считает своим домом Тель-Авив.



Меня назвали в честь деда.

Мой дед, Владимир Яковлев, был убийца, кровавый палач, чекист. Среди многих его жертв были и его собственные родители. Своего отца дед расстрелял за спекуляцию. Его мать, моя прабабушка, узнав об этом, повесилась.

Мои самые счастливые детские воспоминания связаны со старой, просторной квартирой на Новокузецкой, которой в нашей семье очень гордились. Эта квартира, как я узнал позже, была не куплена и не построена, а реквизирована - то есть силой отобрана - у богатой замоскворецкой купеческой семьи.

Я помню старый резной буфет, в который я лазал за вареньем. И большой уютный диван, на котором мы с бабушкой по вечерам, укутавшись пледом, читали сказки. И два огромных кожаных кресла, которыми, по семейной традиции, пользовались только для самых важных разговоров.

Как я узнал позже, моя бабушка, которую я очень любил, большую часть жизни успешно проработала профессиональн ым агентом-провокатором. Урожденная дворянка, она пользовалась своим происхождением, чтобы налаживать связи и провоцировать знакомых на откровенность. По результатам бесед писала служебные донесения.

Диван, на котором я слушал сказки, и кресла, и буфет, и всю остальную мебель в квартире дед с бабушкой не покупали. Они просто выбрали их для себя на специальном складе, куда доставлялось имущество из квартир растрелянных москвичей. С этого склада чекисты бесплатно обставляли свои квартиры.

Под тонкой пленкой неведения, мои счастливые детские воспоминания пропитаны духом грабежей, убийств, насилия и предательства. Пропитаны кровью.

Да что я один такой?

Мы все, выросшие в России - внуки жерт и палачей. Все абсолютно, все, без исключения. В вашей семье не было жертв? Значит были палачи. Не было палачей? Значит были жертвы. Не было ни жертв, ни палачей? Значит есть тайны.

Даже не сомневайтесь!

Мне кажется, мы сильно недооцениваем влияние трагедий российского прошлого на психику сегодняшних поколений. Нашу с вами психику. По сей день, прощаясь, мы говорим друг другу - “До свидания!”, не сознавая, что “свидание” вообще-то слово тюремное. В обычной жизни бывают встречи, свидания бывают в тюрьме.

По сей день мы легко пишем в смсках: “Я напишу, когда освобожусь!”
Когда ОСВОБОЖУСЬ...

Оценивая масштаб трагедий российского прошлого, мы обычно считаем погибших. Но ведь для того, чтобы оценить масштаб влияния этих трагедий на психику будущих поколений, считать нужно не погибших, а - выживших.

Погибшие - погибли. Выжившие - стали нашими родителями и родителями наших родителей.

Выжившие - это овдовевшие, осиротевшие, потерявшие любимых, сосланные, раскулаченные, изгнанные из страны, убивавшие ради собственного спасения, ради идеи или ради побед, преданные и предавшие, разорённые, продавшие совесть, превращенныe в палачей, пытанные и пытавшие, изнасилованные, изувеченные, ограбленные, вынужденные доносить, спившиеся от беспросветного горя, чувства вины или потерянной веры, униженные, прошедшие смертный голод, плен, оккупацию, лагеря.

Погибших - десятки миллионов. Выживших - сотни миллионов. Сотни миллионов тех, кто передал свой страх, свою боль, свое ощущение постоянной угрозы, исходящей от внешнего мира - детям, которые, в свою очередь, добавив к этой боли собственные страдания, передали этот страх нам. Просто, статистически сегодня в России - нет ни одной семьи, которая так или иначе не несла бы на себе тяжелейшиe последствия беспрецедентых по своим масштабам зверств, продолжавшихся в стране в течение столетия.

Задумывались ли вы когда-нибудь о том, до какой степени этот жизненый опыт трех подряд поколений ваших ПРЯМЫХ предков влияет на ваше личное, сегодняшнее восприятие мира? Вашу жену? Ваших детей?

Если нет, то задумайтесь.

Мне потребовались годы, на то, чтобы понять историю моей семьи. Но зато теперь я лучше знаю, откуда взялся мой извечный беспричинный страх. Или преувеличенная скрытность. Или абсолютная неспособность доверять и создавать близкие отношения. Или постоянное чувство вины, которое преследует меня с детства, столько, сколько помню себя.

В школе нам рассказывали о зверствах немецких фашистов. В институте о бесчинствах китайских хунвейбинов или камбоджийских красных кхмеров.

Нам только забыли сказать, что зоной самого страшного в истории человечества, беспрецедентно го по масштабам и продолжительно сти геноцида была не Германия, не Китай и не Комбоджа, а наша собственная страна.

И пережили этот ужас самого страшного в истории человечества геноцида не далекие китайцы или корейцы, а три подряд поколения ЛИЧНО ВАШЕЙ семьи.

Нам часто кажется, что лучший способ защититься от прошлого, это не тревожить его, не копаться в истории семьи, не докапываться до ужасов, случившихся с нашими родными.
Нам кажется, что лучше не знать. На самом деле - хуже. Намного.

То, чего мы не знаем, продолжает влиять на нас, через детские воспоминания, через взаимоотношени я с родителями. Просто, не зная, мы этого влияния не осознаем и поэтому бессильны ему противостоять.

Самое страшное последствие наследственной травмы - это неспособность ее осознать. И, как следствие - неспособность осознать то, до какой степени эта травма искажает наше сегодняшнее восприятие действительнос ти.

Не важно, что именно для каждого из нас сегодня является олицетворением этого страха, кого именно каждый из нас сегодня видит в качестве угрозы - Америку, Кремль, Украину, гомосексуалист ов или турков, “развратную” Европу, пятую колонну или просто начальника на работе или полицейского у входа в метро

Важно - осознаем ли мы, до какой степени наши сегодняшние личные страхи, личное ощущение внешней угрозы - в реальности являются лишь призраками прошлого, существование которого мы так боимся признать?

… В 19-ом, в разруху и голод, мой дед-убийца умирал от чахотки. Спас его от смерти Феликс Дзержинский, который приволок откуда-то, скорее всего с очередного “специального” склада, ящик французских сардин в масле. Дед питался ими месяц и, только благодаря этому, остался жив.
Означает ли это, что я своей жизнью обязан Дзержинскому?

И, если да, то как с этим жить?

- Владимир Яковлев

Да, есть о чем рассказать молодежи...Гре х не рассказать , тем более с вашим талантом рассказчика!И действительно уходит все куда-то - я вот прогулялась по вашей наводке по улице Архитектора Городецкого и до спазма в горле - понимаю, что спросить некого,- где же этот дом, в котором родились бабушки...Ника ких документов, все кануло.Страшно жалко.Так что - припоминайте , записывайте пока есть настроение - это несомненно будет прочитано с интересом

МОИ ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

Давеча во френдленте появились посты с плачем Ярославны по поводу антидемократич еского решении Петра Порошенко поставить перед уходом со сцены точку в вопросе о государственно м языке Украины.

Я вообще-то инженер, не языковед, из Украины выбыл более сорока лет назад, казалось бы, какая мне разница, на каком языке они там говорят/балакают. Но угасающему старческому уму "не ймётся", и вот Кальмейер (в который раз уже!) пишет на тему, совершенно его не касающуюся.

Школьное образование я получил в 147-ой Киевской мужской средней школе имени А.Н.Радищева, с русским языком обучения. В первый класс пошёл в 1945 году. Крещатик лежал в руинах, среди кирпичных завалов была расчищена полоса, по которой едва мог проехать полученный по американскому лендлизу джип. Школа находилась в одном из немногих уцелевших в городе зданий. Во время войны там размещался госпиталь. В классе было по 30 детей и больше, и мы учились в три смены. Учебников не было.

После школы пацаны ковырялись в близлежащих развалинах, и из-за найденных там снарядов, мин и взрывателей немало моих сверстников завершили свой жизненный путь, не дожив до третьего класса.

На завтрак нам выдавали жидкий чай с крохотной белой булочкой, о которой мы создали свой фольклор:

"Артиллеристы, Сталин дал приказ
Поймать завпеда и выбить правый глаз,
За сотни двоек и колов,
За слёзы наших дневников,
За наши булочки -
Огонь! Огонь!"

Все предметы преподавали по-русски, но три раза в неделю в расписании были уроки украинского языка и литературы. Сталинская блядь дружба народов.

Учил нас украинскому языку замечательный человек, влюблённый в свою профессию, Пилип Григорович, увы, не помню его фамилии. Он был влюблён в свою мову, жил ею, и как бывает обычно с отдающими себя детям учителями, ему удалось внушить многим из нас любовь к украинскому языку.

147 мужская имени А.Н.Радищева средняя школа с русским языком преподавания располагалась на Печерске - на самом верху подъёма по Крутому Спуску от Бессарабки, на Переулке имени Дзержинского. Вокруг стояли серые, солидные, непроницаемые дома с квартирами, принадлежавшим и ответственным кадрам Совмина и МВД. Моими соучениками были детишки ответственных товарищей, командовавших ВОХРой или преданно служивших в сталинских органах власти. Еврейский умник, я уже тогда научился отделять простых пацанов от ответственных детишек. Последние с пренебрежением относились к украинскому языку, в руководящих семьях мова считалась ненужным "хохляцким пережитком в сознании".

Сделаю небольшое лирическое отступление, чтобы пояснить особенности своего семейного устройства. Отец был одесситом, с имперским юмором относившимся к украинскому языку. Его родители, курляндские евреи, переселились в Одессу в надежде основать свой бизнес "в свободном городе", где было достаточно знания одного - имперского - языка. Папа всю жизнь рассказывал один и тот же жутковатый ксенофобский анекдот:
"Знаешь, как сказать по-украински мотоциклист поехал к художнику? - Мотопэр попэр до мордопысця".

Ну вот, а тут я - со своей неведомо откуда взявшейся любовью к "мове". Папа определил: подрастёт - поумнеет.

В КИСИ, где я учился, все предметы читались исключительно на русском языке. После окончания инcтитута мне вдруг втемяшилась в голову мысль, что хорошо бы выучить математику, - и я без особых колебаний поступил на вечернее отделение мехмата КГУ. Большая часть курсов читалась по-русски. И вдруг - как луч света - курс теории функций комплексного переменного пришла читать хрупкая молодая женщина, и читала она его на великолепном украинском языке. Сперва было слегка непривычно, но уже после трёх-четырёх лекций всё вошло в колею, и я забыл вообще, на каком языке этот курс - так было интересно.

Супруга моя, Антонина Викторовна, она же Антоша, - москвичка, импортированна я в Киев сразу после получения ею диплома МИИТа: она в то время была (mea culpa) беременна, МИИТ дал ей свободное распределение, и я привёз эту московскую девочку в столицу Украины. Ни словечка мовы, она, естественно, не знала. Но очень старалась, и когда после родов пошла на работу, развлекала весь проектный институт своим произношением: Тоня, скажи "гуси гАгочут, сАбаки гавкают", - просили сослуживцы, и она послушно повторяла дурацкую фразу со своим твёрдым москальским "г" - на радость трудовому коллективу.

Потом было много всякого, давайте, пропуская не относящиеся к языкознанию подробности, перенесёмся в судьбоносный 1978-ой. В том незабываемом феврале я в последний раз в жизни пересек границу СССР - с обоими моими родителями, с Тоней и с нашим сыном.

Я знал английский с детства. Папа и мама не пожалели убогого семейного бюджета на обучение единственного сына английскому языку. Разыскали в Киеве старушку-божий одуванчик, жившую в незапамятные времена в Лондоне, и наняли её учить мелкого Кальмейера английскому языку. К восьмому классу я читал Шекспира в оригинале. Я знал английский в сто раз лучше, чем школьная училка, и вслух, при всём классе ловил её на безграмотных оборотах. Лидия Ивановна мне этой наглости не простила. Она и директор школы разработали план: поймать наглого Кальмейера во время очередной контрольной работы (известно было, что я успевал передать правильные тексты остальному классу) и - выгнать наглого жидёнка вон из школы.

Дело было как раз перед новым 1953-им годом. По стране катилась волна борьбы с космополитизмо м, шла кампания против подлых докторов-евреев, отравлявших выдающихся деятелей государства, а в Сибири готовились площадки для расселения еврейского населения из европейской части СССР...

Я как сегодня вижу тот день. Училка дождалась, пока я передам правильный текст перевода другим ребятам, распахнула дверь класса и крикнула в пустоту коридора: "Трофим Иванович, он уже!" В двери возник директор школы Трофим Иванович Урилов. Он ткнул мне в лицо указательный палец и выкрикнул страшным фальцетом:
"Из таких, как ты, вырастают предатели Родины! Вон из школы!" Я сгрёб тетрадки и бумажки в портфель и, вытирая слёзы, побрёл домой. Дома папа и мама выслушали мой рассказ, и в нашей комнатушке коммуналки воцарилась долгая тишина. После этого папа сказал: "Это очень плохо, сын. Нас могут всех арестовать. Нужно приготовить на всякий случай вещи..." А мама заплакала.

Шли недели. Нас не арестовывали. Но и в школу меня не возвращали. Мы учились жить во взвешенной фазе - пока 5 марта не пришла великая весть: рябой бандит, великий Вождь и Учитель, Лучший друг детей, доярок и советских писателей приказал долго жить!...

Приземлившись через четверть века в Калифорнии, я не испытал никаких проблем с вопросами языкознания. Пошёл работать через две недели после приезда, ещё до того, как прибыли официальные документы, подтверждавшие право на работу в США. Платили мне в то время невероятную по нашим пониманиям сумму - семь долларов в час!

Другое дело Тоня. Женщина не знала ни единого английского словечка. Учила в школе немецкий, но без последствий. Теперь в новой стране ей тоже предстояло обучиться новому языку и идти работать. Не бездельничать же в 39 лет.

Есть люди, способные к языкам, и есть те, у кого таких способностей, увы, не шибко. Прекрасная моя женщина относится ко второму типу. Пришлось ей пойти в школу для взрослых, чтоб учить язык. Она взяла сразу два курса. Вдобавок я с утра оставлял ей на доске, прибитой к кухонной стене, набор слов, которые следовало выучить и запомнить к вечеру.

К вечеру Женщина встречала меня слезами размером с виноградину. Говорила "я никогда не выучу этот проклятый аглийский!" Потом, понемногу, научилась читать, но всё ещё боялась разговаривать. И всё же ровно через 9 месяцев после того, как наш самолёт приземлился в Сан-Франциско, Тоня отправилась на своё первое интервью. Во втором месте ей предложили работу инженера.

Ну вот.

А вчера читаю на дружественной страничке ФБ такое объяснение необходимости считаться с желаниями людей, которые принципиально против украинского языка в Украине:

"Для тех, кто приехал в Украину уже во взрослом возрасте, кто обучался в России, Казахстане, Молдове и т.п., овладение украинским языком - это длительный, напряжённый труд. Многие из тех, для кого русский - родной язык в юго-восточных районах, - никогда не испытывали большой необходимости изучать украинский, ибо все они были погружены в русскоговорящу ю среду, которая, говоря откровенно, часто настроена агрессивно ко всему украинскому..."

Должна ли Украина считаться с подобными резонами?

Каждый рассудит, основываясь на собственном жизненном опыте.

2019, ЯНВАРЬ - МАРТ

Давно не выставлял фотографий. Причина проста - мало снимал.
Женщина, врачи, финансовые отчёты и проливные дожди не слишком
благоприятству ют занятиям фотографией.
Ниже - то немногое, что всё же попало ко мне в объектив.

Все фотографии кликабельны!

1. Раннее утро в деревне. На детской площадке ещё ни души. Только мы с Дюкошей.


2. Здание деревенской поликлиники.
Я бы с большим удовольствием отправился снимать океан, да что поделаешь, доктора ожидают.


3. Странной формы домик неподалеку от меня. В деревне нет двух абсолютно одинаковых домов.


4. Красный японский клён.
Пару лет назад я посадил точно такой же у входа в наш дом, теперь зимой любуюсь его голым красным тельцем.


5. Relaxation spot. В старости у тебя есть наконец прекрасный уединённый уголок, но он тебе уже ни к чему...


6. Подъём в гору - часть нашей с собаконом каждодневной утренней прогулки.


7. Вид на деревню из-за болота.
Вообще-то это заливной луг, но Кальмейер ввиду своей прирождённой зловредности зовёт его болотом.


8. А это деревня вблизи, во всей её неприхотливой простоте.


9. Сверху над всем возвышается гора, Mount Tamalpais, названная в честь не слишком удачливой в любви индейской принцессы.


10 Виньетка.


11 Охота за белкой.


12. Овец у нас в семье нет, и Дюкоша обходится тем, что временами пасёт стадо ленивых диких индюшек.


13. Немножко попас - и можно сесть, почесаться на залитой солнцем полянке.
Этот пёс всегда говорит мне: гляди, деда, жизнь прекрасна, если не озабочиваться тем, что о тебе подумают люди.


14. А это подружка Дюкоши, Maggie. Магги кокетка, она носит разноцветные бусы, чтобы привлечь внимание кобелей.


15. После дождей в болоте много воды.


16. Вечереет, и небо приобретает акварельные оттенки.


17. В этом здании я когда-то проработал пару лет.
В обеденный перерыв мы с ребятами сидели с бутылкой пива в руках на берегу залива, слушали, как плещется рыба...


18. Закатный час. На деревню опускается совершенная тишина. Покой. Мир.
Невозможно представить себе, что где-то на этой планете идут войны...


19. Некоторые люди ленятся снимать новогодние украшения до пасхи...


20. Две девчушки и ласка.


21. Русская мама, русский сын и пони. "Mamas, don't let your babies grow up to be cowboys"


Для тех, кто не слишком знаком с country music, ссылка на классику:


22. Местная епископальная церковь, Church of the Redeemer, решила побаловать деревню празднованием Mardi Gras.
К сожалению, в назначенный день разразился жестокий ливень, и празднование пришлось перенести на закрытую веранду церкви.
Это руководитель мероприятия, как и положено, разукрашенный стеклянными бусами.


23. Здесь запечатлён музыкальный коллектив. Marti Gras лабухи в полном составе.


24. Это их солистка. Блюз-дива.


25. Madi Gras sound director.


26. Внучка приехала проведать деда и бабу и неожиданно засела читать книгу моих рассказов.
Ужасно горжусь, что она не только умеет читать по-русски, но и что это занятие может быть для неё интересным.


В заключение две фотографии, демонстрирующи х политическую жизнь нашей деревни.

27. Свободу Олегу Сенцову!


28. Right wing. Без комментариев.